მე ვარ მწყემსი კეთილი და მწყემსმან კეთილმან სული თვისი დასდვის ცხოვართათვის

ალმანახი

გრდემლი

ანტიეკუმენისტური და ანტიმოდერნისტული ელექტრონული გამოცემა

საიტის მენიუ


სექციის კატეგორიები



ИВЕРИЯ С ОРУЖИЕМ ПРАВДЫ В ПРАВОЙ И ЛЕВОЙ РУКЕ_

Владимирова Елена, Польша (редактор сайта «Защитник Православия»)


გადმოწერა

 

» შესვლის ფორმა

სულ ონლაინში: 1
სტუმარი: 1
მომხმარებელი: 0
mail.


contact us :

zaqaria8@mail.ru

მთავარი » 2012 » ნოემბერი » 1 » Роман Вершилло
09:56
Роман Вершилло
                                                     Переходим на личности

       Правильный и последовательный анализ богословского модернизма неизбежно порождает обвинения в субъективной пристрастности аналитика к модернистам. Поэтому обвинения антимодернистов во "вражде” и "нелюбви” к реформаторам являются общим местом, и нельзя сказать, что они полностью безосновательны.


Конечно, было бы прекрасно рассуждать о модернизме только с самых общих и объективных позиций, и обычно антимодернисты так и поступают. Однако более глубокий анализ выявляет две стороны модернизма, которые делают субъективизм неизбежным.

Прежде всего, по собственному утверждению модернистов, для них религия есть результат их личного или коллективного опыта, ощущения, переживания. Согласно первому модернисту в собственном смысле слова Ф. Шлейермахеру, религия есть вкус и чувство вечного и бесконечного, а Христианское учение – это религиозные чувства, выраженные в словах. Такое переживание может быть чисто сентиментальным, экзистенциальным, пороговым или в плане бытия, как учил митр. Антоний Сурожский, но так или иначе это их личное непередаваемое переживание: "моя религия”, "мое ощущение”, "мое богословие”. Поэтому тот же митр. Антоний бесстрашно отвечает на догматические, нравственные и канонические вопросы: "я думаю”, "с моей точки зрения", "мне кажется", "думаю, да” и т.д. То есть модернизм, с этой стороны, есть чистый субъективизм.

Есть и другая сторона, неоднократно отмечавшаяся, и как раз на теоретическом уровне расследованная философом Э. Фогеленом. Мы имеем в виду фундаментальную нечестность модернизма и либерализма. Как таковая, она уже несводима к нечестности модернизма как мировоззрения, а разоблачает личную нечестность самих модернистов.

Поскольку, по слову св. Григория Богослова, порок есть нечто неподводимое под правила, то неизбежно наступает такой момент осознания, когда модернизм исчезает как какое-либо "учение”, и остаются лишь многочисленные модернисты, совершающие те или иные интеллектуальные преступления. И сколько бы они ни говорили бессмысленных, безумных или кощунственных вещей, в этом не будет никакого закона и порядка, а будут лишь мириады единичных ложных утверждений отдельных людей.

С этой очень важной стороны: модернизм – это модернисты. Следовательно, нам никуда не уйти от субъективизма в их оценке, поскольку к этому и подводит самый корректный анализ. Антимодернизм в этом смысле является личным противостоянием нечестным и неправоверующим лицам. По слову Давида: Враги они мне (Пс. 138:22). Причина такого положения в том, что сами модернисты так ставят высокие и фундаментальные вопросы и так уходят от ответов на них, что для разоблачения их лжи приходится атаковать их самих.

Фундаментальная нечестность заложена в самой природе модернизма. Так, в либеральной мифологии считается, что в основании реформаторских движений находились бескорыстные искатели истины, чьи идеи обновления Христианства лишь впоследствии подверглись опошлению. Так рассуждают и "ученые” из секты о. Г. Кочеткова, которые стремятся отделить дореволюционных обновленцев типа Г. Петрова или о. И. Егорова от обновленцев советского времени. Верно ли это, рассмотрим на классическом примере архиреформатора Мартина Лютера.

Возьмем знаменитое выступление Лютера против индульгенций. Согласно протестантской агиографии, Мартин Лютер возмутился продажей его прихожанам индульгенций странствующим монахом, который прибыл в окрестности Виттенберга. Тогда Лютер прибил к дверям собора свои 95 тезисов, которые были полным ниспровержением средневековой схоластики и католических предрассудков. С этого и началась Реформация.

Протестанты и им сочувствующие излагают эти события как выступление Лютера за христианскую свободу против злоупотреблений римо-католицизма. Так трактовали это выступление уже славянофилы, следуя, конечно, протестантским историкам:

Проснулась надежда основать убеждение человека на началах высших, чем рационализм и юридическая формальность; проснулась надежда найти спасение в том духовном мире, который положен Создателем в основу обновленному человечеству. Свежее и бурное протестантство, полное юных мечтаний и какой-то строгой поэзии, облагородило личность человека и влило новую кровь даже в истощенные жилы одряхлевшего латинства (А.С. Хомяков).

И.В. Киреевский даже утверждал, что Реформация способствовала развитию просвещения народов, которых она спасла от умственного угнетения Рима, самого невыносимого из всех угнетений. В этом заключается главная заслуга Реформации, возвратившей человеку его человеческое достоинство и завоевавшей ему право быть существом разумным.


Сказка про человека с молотком никогда не умрет?

С тех пор ту же песню мы слышим в исполнении согласного хора модернистов: Решительное утверждение религиозной свободы личности и неприкосновенность личной совести составляют заслугу протестантства (В.С. Соловьев), а о. И. Мейендорф находит у Лютера антиюридизм, который о. Мейендорф одобряет как якобы классическую и святоотеческую мысль.

Однако если обратиться к тому, что говорится в 95-ти тезисах об индульгенциях, нас ожидает некоторый сюрприз. Во-первых, эти тезисы предназначались для их обсуждения богословами, а не прихожанами Лютера, и соответственно были изложены на латыни. То есть резонанс, ими вызванный, не зависел от широкого общественного мнения.

Во-вторых, Лютер выступает не против индульгенций, а только против злоупотреблений при их продаже. Лютер полагает: Епископам и священникам вменяется в обязанность принимать комиссаров папских отпущений со всяческим благоговением (тезис 69), и провозглашает анафему на противников индульгенций: Кто говорит против истины папских отпущений — да будет тот предан анафеме и проклят (тезис 71).

Он признает, что существует некий правильный способ торговли индульгенциями, хотя и отмечает, что он практически не встречается: Сколь редок истинно раскаявшийся, столь же редок по правилам покупающий индульгенции, иными словами — в высшей степени редок (тезис 31).

"Вызов” Лютера католицизму состоит лишь в требовании разъяснять, что дела милосердия выше в глазах Божиих, нежели их денежная замена – покупка индульгенций. Мы берем слово "вызов” в кавычки, поскольку католическая церковь никогда не учила иначе, и весь протест Лютера оказывается внутренне пустым.

Те, кто знаком с учением протестантизма, с удивлением обнаружит, что Лютер отнюдь не отрицает значения добрых дел для спасения. Скорее напротив, его гнев направлен на индульгенции как уводящие от этих спасительных дел: Осмотрительно надлежит проповедовать папские отпущения, чтобы народ не понял ложно, будто они предпочтительнее всех прочих дел благодеяния (тезис 41). Необходимо также убеждать христиан, считает Лютер, что папа не считает покупку индульгенций даже в малой степени сопоставимой с делами милосердия (тезис 42).

Лютер, правда, очень сокрушается по тому поводу, что простые люди могут быть введены в заблуждение продавцами индульгенций и впасть в некоторые заблуждения. В какие же? Он настаивает на собственно католическом учении: Должно учить христиан: подающий нищему или одалживающий нуждающемуся поступает лучше, нежели покупающий индульгенции (тезис 43).

Можно было бы счесть протест Лютера одним из исторических мифов. Однако наблюдателя настораживают две вещи: необычное учение о Таинстве Покаяния и акцент на том, что "подумают простые люди”.

Как образованный богослов своего времени, Лютер не мог не знать, как католицизм учит об индульгенциях. И он должен был понимать, что ломится со своими тезисами в открытую дверь. Согласно католическому учению, таинство Покаяния имеет две стороны: собственно Таинство отпущения грехов, совершаемое священником, и вторая сторона: это плоды покаяния и дела милосердия, которыми прощение грехов как бы "закрепляется”, избавляя душу от пребывания в изобретенном католиками Чистилище, или сокращая это время. Индульгенции относились всегда только ко второй части покаяния и ни в коей мере не заменяли Таинства Покаяния. Это многократно подтверждалось чуть не папскими буллами. Собственно это излагает и сам Лютер: Простительная благодать индульгенций обращена только на наказания церковного покаяния, установленные по-человечески (тезисы 33 и 34).

Если католическая церковь учила только так и не иначе на протяжении столетий, о каком непонимании со стороны простого народа здесь могла идти речь? В позднем Средневековье даже самый невежественный прихожанин не мог спутать отпущение грехов патером в исповедальне с покупкой индульгенций у простого монаха.

Мало того, индульгенции приобретались отнюдь не только за деньги, но главным образом – и это следует особо подчеркнуть во избежание неясности – за различные благочестивые действия: паломничества, чтение молитв по розарию (четкам), пожертвования нищим, на постройку церквей, и даже дорог и мостов. Поразительно, но, согласно папским определениям, молитва перед образом Спасителя в терновом венце давала освобождение от мук в Чистилище на протяжении 26 тысяч лет. Поэтому покупка индульгенций была лишь дополнительным актом католического благочестия.

Наконец, те индульгенции, против которых так восстал Лютер, собственно и были сбором пожертвований на постройку храма св. Петра в Риме, то есть даже в них можно было видеть одно из дел милосердия.

Хотя Лютер, по уверениям протестантов и протестантствующих, выступал против индульгенций, на самом деле в этом вопросе он ни в чем от католиков не отличался и никакой реформы не предлагал.

Наряду с этим несуществующим пунктом расхождения у Лютера все же были большие претензии к Христианству. В самом начале Тезисов ясно сказано, чем он был по-настоящему недоволен. Здесь он говорит, что Господь и Учитель наш Иисус Христос, говоря: "Покайтесь…”, заповедовал, чтобы вся жизнь верующих была покаянием. Это слово "покайтесь” не может быть понято как относящееся к таинству покаяния (то есть к исповеди и отпущению грехов, что совершается служением священника). Тем самым, Лютер, как и гуманист Эразм Роттердамский (см. Опыт деконструкции богословского модернизма), утверждает, что Церковное Таинство Покаяния не основано на Писании, является действием только человека-священника, и соответственно, таинством не является.

Наряду с этим подрывом всего Христианского учения о спасении, в Тезисах как навязчивая идея звучит забота о том, что могут подумать миряне. Это тем более странно, что, по всем сведениям, к 1517 г. все основные идеи богословия Лютера сложились, и были даже изложены в его латинском сочинении Disputatio contra scholasticam theologiam. И это означает, что ко времени опубликования Тезисов он, например, уже отрицал необходимость добрых дел для спасения, тогда как в Тезисах он продолжает говорить иное. Утверждая банальную мысль, что благие дела более необходимы для прощения грехов нежели индульгенции, Лютер в то же время считал, что благие дела не заслуживают человеку прощения, а отпущение грехов, даваемое посредством священника, не имеет отношения к собственно покаянию.

Мало того, Лютер отрицал к этому времени Таинство Покаяния вообще и по принципиальным соображениям, поскольку, по его учению, человек не перестает быть грешником и после Крещения и Исповеди. Согласно Лютеру, в грехопадении природа человека повреждена бесповоротно. Человек греховен в корне, и спасение состоит не в превращении грешников в святых, а во вменении греховным людям оправдания. Simul iustus et peccator (одновременно оправданный и – грешник),- гласит знаменитое изречение Лютера.

Итак, мы видим, что вся аргументация Тезисов была сознательным обманом. За словами Лютера следует видеть бездну неверия, в котором до поры до времени он предпочел не признаваться, и такую пропасть нечестности, которая не поддается ни оправданию, ни объяснению с общих позиций. Такой узел нечестности и ложных воззрений можно распутать, лишь дав оценку личности самого Лютера, осудив его как лжеучителя и обманщика.

Справедливо осуждать римо-католицизм за его отступления от Истинного Православия, но что следует сказать о таком начале Реформации? Конечно, с точки зрения либерализма заблуждения Лютера и других отцов-реформаторов являются извинительными ошибками, поскольку Лютер все-таки освободил человечество от умственного угнетения Рима, самого невыносимого из всех угнетений.

Из простого сопоставления слов и идей Лютера видно, что никакой ошибки здесь не было, а были лишь ложь и обман.

Однако мы еще не довели до конца нашу деконструкцию, не сказав об одной существенной вещи. Мартин Лютер – самый неудачный кандидат на роль борца за свободу, поскольку одно из оснований его учения состоит в отрицании свободы воли. Человек, отрицающий личную свободу, не может быть борцом за свободу личности.

Так с какой же точки зрения можно назвать освободителем того, кто отрицал свободу в принципе, и на деле действовал с помощью подлога и неискренности?

Ответ на этот вопрос помещает Лютера в более общий контекст модернизма и либерализма. Он первым, но далеко не последним, использовал в своих личных интересах свободу от веры в Церковь, от веры в Таинства.

Он первым начал употреблять свободу для управления людьми. И это порабощение свободой столь же явно в "подвигах” Лютера, как в обществах тоталитарных или в современном массовом обществе.

ნანახია: 510 | დაამატა: paterzaqaria | რეიტინგი: 0.0/0
სულ კომენტარები: 0
კომენტარის დამატება შეუძლიათ მხოლოდ დარეგისტრირებულ მომხმარებლებს
[ რეგისტრაცია | შესვლა ]

ახალი ამბები (НОВОСТИ)

ჰოსტერი uCoz